Виталий Прохоров: три года на Валааме
Вице-президент КХЛ по вертикали Виталий Прохоров рассказал о начале карьеры в «Спартаке», Кубке Канады 1991 года и Олимпиаде-1992, игре в НХЛ, пропуске сезона и жизни в монастыре.
Вторая часть интервью Виталия Прохорова посвящена его игровой карьере, которая получилась чрезвычайно насыщенной. В сезоне 1991/1992 он выступал за три разные сборные на трёх крупнейших турнирах — за СССР на Кубке Канады, за СНГ на олимпиаде и за Россию на чемпионате мира. В НХЛ Прохоров конфликтовал со звездой «Сент-Луиса» Бреттом Халлом. В России пропустил год, а затем стал лучшим снайпером чемпионата и капитаном сборной. А, закончив, стал директором завода, что привело его на Валаам.
«За первую неделю в основном составе «наелся» так, что еле ползал по площадке»
— Вы робели, когда попали в основной состав «Спартака», где играли Виктор Дорощенко, Сергей Капустин, Александр Кожевников, Виктор Шалимов, Сергей Шепелев?
— Хотелось бы вспомнить и других игроков того поколения. Четыре года подряд «Спартак» брал серебряные медали, в 1982 году едва не опередил ЦСКА. Виктор Тюменев, Володя Лаврентьев, братья Орловы, Гена Курдин, Володя Кучеренко, молодые Владимир Тюриков и Игорь Болдин. В школе я получил одно, а когда находился рядом с такими мастерами — другое. И речь не только об игре. Попадая в такой коллектив, получаешь воспитание, характер, преодолеваешь детские привычки. О профессиональном росте говорить излишне — всматриваясь в нюансы, чувствуя конкуренцию, конечно, прибавляешь. С 1983 года по 1985 я получил колоссальный опыт. Бывало робел, но не на площадке. Впервые я пришёл на тренировку основного состава «Спартака» ещё раньше — мне тогда не исполнилось и 16 лет. Это было во время перерыва в чемпионате на Приз «Известий», в декабре 1982 года. У нас была неделя работы на «земле», неделя на льду. Я не мог поднять штангу в 40 кг. На «земле» «наелся» так, что еле ползал по площадке. Окисление мышц привело к полной скованности, был не в состоянии делать элементарные движения. Никто не отменял и давления со стороны старших. Рвёшься вперед, а говорят: «Не надо. Там есть, кому играть». У Бориса Кулагина главным было не проявить слабость — не избегать силовых приёмов, сражаться, биться. Если игрок давал слабину, тренер переставал за ним смотреть, и в дальнейшем в команду не приглашал. Это такой «фильтр», через который проходили все. Сейчас многое по-другому. В первую очередь, меньше конкуренция. Раньше страна была больше, а команд в Высшей лиге меньше. В четыре московские команды мечтали попасть со всего Союза.
— Какой след оставили в вашей карьере Борис Кулагин, Борис Майоров, Александр Якушев?
— Кулагин подключил меня к основе. У него были любимчики, были и те, кого он не любил. Я не входил ни в первый круг, ни во второй, так как проработал с ним всегда два года. В то время у Бориса Павловича били личные проблемы, порой он не принимал участия в тренировочном процессе. С Борисом Александровичем было намного проще, он мне доверял.
— Что Майоров в вас увидел?
— Никогда не задавался этим вопросом, но рос я именно с ним. А раскрылся и стал лидером команды при Якушеве.
— При этих тренерах «Спартак» играл в разный хоккей?
— Ничего общего. «Спартак» стал играть по-другому уже при Владимире Шадрине, который сменил Кулагина и возглавлял команду полсезона, после чего старшим стал Евгений Зимин. Изменилось всё — тренировочный процесс, тактика, ведение игры. После Зимина пришел Майоров — опять вся по-новому. Но важно, что сохранялся клубный патриотизм, давались шансы своим воспитанникам. Тройка Старшинова и братьев Майоровых, Зимин — Щадрин — Якушев, Шалимов — Шепелев — Капустин, Кожевников, Тюменев, Болдин, Тюриков — одна линейка истории «Спартака».
— Считаете ли вы Игоря Болдина и Николая Борщевского лучшими партнёрами в карьере?
— Понимание было колоссальное. Мы знали каждый маневр друг друга, каждый следующий шаг. И добился я с ними больше всего. Поэтому — да, конечно, с Игорем и Николаем мне было комфортнее всего.
— Почему «Спартак» в начале 1990-х так и не выиграл золото?
— В 1991 могли, но оступились и отстали на несколько очков. В 1992 тоже был шанс. В полуфинале с «Динамо» вели 1-0 в серии до трёх побед. Во второй игре при счете 0:0 в овертайме я попал в каркас ворот. Пара сантиметров в сторону — и 2-0. Один из трёх оставшихся матчей, думаю, могли бы выиграть. А в финале с ЦСКА и побороться за золото.
«Майк Кинэн сказал, что я не подхожу под его систему игры»
— Кубок Канады-1991 был заранее проигранным турниром?
— Главная проблема — тогда около 95 % игроков нашей команды впервые столкнулись с лучшими хоккеистами мира. Я — в том числе. У нас не было опыта нахождения в такой конкурентной среде. В принципе, большинство матчей играли на равных — победили финнов, сыграли вничью с канадцами, проиграли в одну шайбу шведам и американцам. Только чехословакам уступили 2:5, это была первая игра. Мы ещё не поняли, где находимся. По всему турниру нам не хватало мастерства забить. Да, в полуфинал не попали. Но получили опыт. Если хочешь расти, нужно конкурировать с лучшими, и за счёт этого поднимать свой уровень.
— А какие воспоминания об олимпиаде в Альбервиле?
— Сильные составы. У чехословаков, шведов и финнов не было буквально по паре-тройке хоккеистов, которые играли в НХЛ. Североамериканцы собрали очень приличные команды. За США выступали Брет Хедикэн, Шон Хилл, Кит Ткачак, Скотт Янг, Тед Друри, Тед Донато. За Канаду — Шон Бёрк, Кёрт Жиль, Джейсон Вулли, Эрик Линдрос, Джо Жюно, Дэйв Типпет. Именно олимпиада 1992 года дала толчок отъезду в НХЛ игроков из европейских стран. После того турнира руководители и скауты открыли двери для игроков из Старого света. Из нашей сборной в НХЛ уехали все, кроме ветеранов Вячеслава Быкова и Андрея Хомутова. И Игоря Болдина. Вообще-то его ждали в Сент-Луисе, мы могли сыграть вместе, но летом Игорь попал в аварию, получил серьёзные травмы, из-за которых пропустил сезон. В 1992 году накал был колоссальный. Сумма мастерства команд очень высокая. Хоккей проходил наверху в Мерибеле — это курорт в среднегорье. А тренироваться ездили ещё выше — в Куршевель. Вниз, непосредственно в Альбервиль, мы спустились только один раз — перед игрой с Чехословакией. И это была ошибка. Нельзя допускать на скоротечных турнирах перепадов высот. Мы вышли на лёд вялые, без сил — и проиграли. Но вскоре вновь адаптировались к условиям среднегорья и победили во всех оставшихся матчах.
— В НХЛ вы не смогли проявить себя в полной мере из-за травмы плеча и стычки с Бреттом Халлом?
— Травма плеча — да, серьёзный фактор. Из-за неё я пропустил практически весь дебютный сезон. Стычка с Халлом привела к тому, что во втором сезоне я два месяца провёл в фарме. То есть рассматривать её как полноценный аргумент не стоит. В следующем сезоне в «Сент-Луис» пришел Майк Кинэн, и сказал, что я не подхожу под его систему игры. Я просил обмена, но почему-то он так и не состоялся. Вот и вся история моей поездки в НХЛ.
— Расскажите о первой российской тройке в НХЛ.
— Игорь Королёв, Виталий Карамнов и я в основном играли в разных сочетаниях. Но пару раз нас действительно ставили вместе. Мне казалось, действовали мы хорошо. Но, видимо, сказался внутренний фактор. Тогда в «Сент-Луисе» тренер ничего не решал. Решал всё Халл. Потом пришел Кинэн, который такой свободы ему, конечно, не давал. Но Бретт этого не забыл. Как-то раз я говорил на эту тему с Майком, он так и сказал: «Халл в итоге меня «съел».
— Как вы первый раз завершили карьеру, и почему передумали?
— В 1996 я и правда думал закончить. Но через пару месяцев осознал — куда уходить всего в 29 лет? И просто решил до конца сезона отдохнуть. Много перелётов, накопилась усталость. Казалось, не всё в порядке со здоровьем. Сделал дорогое обследование, ничего не нашли. Иногда выходил в том сезоне играть за «Стандарт» из Менделеево — побегать на свежем воздухе. В мае я уже знал, что вернусь в «Спартак». Отдых и родная спартаковская атмосфера сказались. Может быть, сейчас этому особого значения не придают, но тогда клубный патриотизм не считался пустым звуком. Мне было комфортно в «Спартаке», в «Сокольниках», там особая аура. Это придавало мне сил. Можно сказать, тогда пережил вторую молодость. Ещё был полный контракт с главным тренером Фёдором Канарейкиным. В начале сезона, как и в былые годы, мы выходили с Болдиным и Борщевским. Но большую часть чемпионата я провёл с другим прекрасным хоккеистом — Георгием Евтюхиным. А третьим с нами играл молодой Максим Степанов, разбившийся в автокатастрофе в 2000 году.
— Почему следующий летом вы ушли из «Спартака»?
— Провёл хороший сезон, был готов играть в «Спартаке» за меньшие деньги, чем предлагали в других командах, но об условиях мы так и не договорились. Самое смешное, что в ЦСКА, куда я перешёл, условия не выполняли вообще, их просто не было — сразу после августовского кризиса прекратились любые выплаты. Пришлось ехать в «Давос», затем в «Ак Барс». Там у меня были очень сложные отношения с главным тренером Юрием Моисеевым. Как говорится, нашла коса на камень. Юрий Иванович кричал: «Прохоров, тебе заканчивать пора». Полная несостыковка взглядов на тренировочный процесс, тактику, игру. Было ясно, что в «Ак Барсе» я не останусь.
«Попал в среду, которая благоприятствовала негативным привычкам и зависимостям»
— Испытание деньгами — самое серьёзное для нынешних молодых хоккеистов?
— Однозначно. Доступность сферы услуг колоссальная. Искушений и провокаций множество. Насколько человек готов всему этому противостоять и концентрироваться на работе? Если не готов, рост останавливается, а конец карьеры всё ближе. Но более актуальна эта проблема для футбола. Там развития нет фактически вообще. Огромные суммы — больше, чем в хоккее — платят с юных лет. Люди перестают развиваться. Не случайно в европейских чемпионатах никто не играет. В хоккее всё идёт более плавно. И российские хоккеисты востребованы в НХЛ.
— Как человек, живший в монастыре, посоветуете этот вариант тем, кто «сбился с пути»?
— Каждая история индивидуальна, универсальных рецептов нет. Поведение человека — очень сложный процесс. Всё закладывается в детстве — от пяти до семи лет. У проблем два источника — генетика и среда. Большинство даже с зависимостями в целом ведут нормальный образ жизни, не выбиваются из социума. Да, есть те, кто срывается. Но если у человека не хватает характера побороть крайнюю форму зависимости, мой совет ему до фонаря. Если у человека нет воли сопротивляться, говорить с ним бесполезно. Он должен сам осознать пагубность происходящего и начать двигаться в другую сторону. Каким образом это делать — решать ему. В моем случае это был монастырь.
— Получается, что вы после завершения карьеры в 2001 году оказались не в своей среде?
— Действительно, став директором завода по производству карнизов и подвесных потолков, я попал в среду, которая благоприятствовала всяческим негативным привычкам и зависимостям, а моё тогдашнее внутреннее состояние этому не сопротивлялось. Спорт закончился, в форме себя держать не нужно. Нечто подобное после завершения карьеры переживают около 70 % профессиональных спортсменов. Что касается меня, то в один прекрасный момент я понял, что нужно остановиться. Такова история моего отъезда в монастырь.
— Что делает человек в монастыре?
— Основа всего — распорядок. Далее идёт иерархия — от низшего чина к высшему. Подъём в 5:45. В 8:30 заканчивается завтрак и идёт распределение поручений. У кого-то они постоянные, у кого-то — нет. Но практически у каждого есть место работы. Кто-то убирает помещения или рубит дрова. Кто-то трудится на огороде или занимается животноводством. Кто-то помогает монаху. Определяет это более высокий чин, как в армии. Я осуществлял по меркам монастыря самую тяжелую работу — фермерство. Возился с животными. Бывало, оставался за начальника фермы. С коровами нужно заниматься целыми днями и круглый год. Дойка — каждые семь часов. А ещё кормить, следить за чистотой. Были и другие поручения. Помню, как ходил по огромным полям и вручную собирал картошку. Есть монахи, которые освобождены от работы — схимники, особо аскетичные люди, которые отреклись от всего. Живут в уединённом месте, мало едят, практически всё время проводят в молитвах, ходят в закрытом плаще. Существует в монастыре и оплачиваемый труд. Но это для приглашённых специалистов, без которых в хозяйстве обойтись нельзя. Например, у нас был агроном, который помогал с полями, животными и птицами. Дней 170 в году жил на Валааме.
— Вход в монастырь и выход из него свободны?
— Вход только по рекомендации. Мне её дал Сергей Юрьевич Рудов — один из благодетелей монастыря. Он со своим товарищем Кириллом привёз меня прямо на Валаам, познакомил со всеми высшими чинами. Выход свободный, можно вернуться. Например, я какое-то время жил в Москве, потом приехал опять. В общей сложности провёл в монастыре три года. Окончательно покинул Валаам только тогда, когда понял — теперь мне хватит сил не возвращаться к прошлой жизни.
Досье
Виталий Владимирович Прохоров
Родился 25 декабря 1966 года в Москве
Карьера игрока: 1984-92, 1994/1995, 1997/1998 — «Спартак», 1992-95 — «Сент Луис» (НХЛ), 1995/1996 — «Ферьестад» (Швеция), 1998/1999 — «Давос» (Швейцария), ЦСКА, «Ак Барс», 1999/2000 — «Металлург» Магнитогорск, 2000/2001 — «Лада», «Витязь», 2001/2002 — «Химик»
Достижения: олимпийский чемпион (1992), серебряный (1991) и бронзовый (1986, 1992) призёр чемпионата СССР, бронзовый призёр чемпионата России (2000), лучший снайпер чемпионата России и обладатель приза «Золотой шлем» (1998), победитель Евролиги (2000)
Карьера тренера и функционера: 2013/2014 — главный тренер юношеской сборной России, 2014-16 — главный тренер юниорской сборной России, с 2018 — вице-президент КХЛ
